Зверев Алексей Матвеевич
(1939-2003)

Скончался Алексей Матвеевич Зверев, литературовед, критик, профессор РГГУ, заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература».

Зверев принадлежал к славной плеяде интеллектуалов-шестидесятников. Писал о Блейке, Зюскинде, Оруэлле, Кафке, переводил Вудхауза. Первым стал комментировать прозу Умберто Эко. Первым же из российских авторов написал биографию Набокова.

Академическая наука, которой А. М. Зверев посвятил значительную часть своей жизни, не позволяла вполне реализоваться его дарованию. Тем более что начинал он в глухие годы, когда само понятие «американист» было маркировано известным образом. Он оказался одним из немногих, кто сумел избежать вульгарных соблазнов и благодаря кому сохранился авторитет отечественного литературоведения.

Главные свои труды Алексей Матвеевич опубликовал в последние полтора десятилетия. В нем открылся талант просветителя и популяризатора. Его предисловия к произведениям европейских и американских писателей разительно отличались от хрестоматийных советских образцов этого жанра. Отличались прежде всего выраженной авторской индивидуальностью и зримым литературным темпераментом.

В первые годы перестройки Зверев начал выступать как литературный критик, и совершенно незаурядный. На явления современности он смотрел с точки зрения историка литературы, а на классиков — как на участников сегодняшнего культурного процесса. Ему принадлежат очень проницательные суждения о творчестве Довлатова (кстати, на этого автора он обратил внимание опять же одним из первых в отечестве), Аксенова и других. Критические статьи Зверева не становились общественными событиями, не фигурировали в жарких спорах, но хорошо запоминались и наверняка будут перечитываться. Потому что их автор не занимался суетными, исчезающими материями, а только литературой. Он вообще мыслил литературными категориями, поверяя ими житейский опыт. Это было органической, абсолютно ненаигранной чертой его личности, в которой все казалось гармоничным — даже противоречия.

Воистину огромной была его работа в журнале «Иностранная литература». Вопреки всем трудностям он умел находить те самые тексты, угадывать те самые имена, которые оказывались интересны и значительны здесь и сейчас.

Русский Журнал: От кого зависит политика журнала «Иностранная литература»: от главного редактора, от заместителя главного редактора, от команды?

Алексей Зверев: В основном — от обстоятельств, мы самостоятельное издание и печатаем все, что считаем нужным. Решения носят коллегиальный характер, но все, что публикует «ИЛ», должен одобрить главный редактор и заместитель главного редактора.

Сейчас журнал переживает нелегкие времена. Во-первых, нам часто не хватает информации, особенно о литературах не очень заметных — восточных, скандинавских. Во-вторых, «ИЛ» стеснена в средствах, но должна расходовать большие суммы на покупку авторских прав, что не обременяет такие издания, как «Новый мир», «Знамя» и т.д. В-третьих, рыночные условия не очень сильно, но сказываются на выборе публикуемых нами в течение года одного-двух произведений — если мы знаем, что они привлекут читателей. К тому же закрыта программа поддержки журналов, осуществляемая Фондом Сороса, а налог на добавочную стоимость — от которого до этого мы были свободны — означает удорожание, и со второго полугодия все журналы подорожают. Мы существуем за счет подписчиков: чем дороже журнал, тем труднее обеспечить уровень подписки, который позволит нам существовать, ситуация напоминает мышеловку. Если мы не поднимем цену, сохраним 10000 подписчиков — у нас сейчас больше всего подписчиков среди «толстых» журналов, — но в таком случае тут же разоримся.

РЖ: А какова современная читательская аудитория «ИЛ»?

А.З.: Судя по читательской почте, наша аудитория изменилась.

РЖ: И давно?

А.З.: Примерно лет пять назад, но это не связано с изменениями самого журнала. В анкете, которую мы предложили своим читателям, были такие вопросы: стал ли, по-вашему, журнал хуже/лучше, содержательнее/бессодержательнее, изменился ли вообще... Почти все отметили изменения в лучшую сторону.

Я думаю, изменение аудитории связано с социальными переменами: резко сокращается число людей, ориентированных на элитарную некоммерческую продукцию. Сегодня «ИЛ» гораздо нужнее молодому поколению, чем пенсионерам — которые раньше составляли основную часть нашей аудитории, — и провинциалам, а не жителям столиц. Последнее понятно — в Москве и, в большой степени, в Петербурге много разнообразной культурной продукции, и нашему журналу сложно найти нишу на этом рынке. А провинция по-прежнему нуждается в серьезной, часто непривычной литературе, там мы остаемся главным, а возможно, единственным окном в культурный мир. На сегодня наш главный читатель — провинциальный интеллигент лет 30-35, стесненный в средствах.

РЖ: Он читает журнал в библиотеке или выписывает его?

А.З.: По-разному. Далеко не все библиотеки могут нас выписывать, часто в областной или университетской библиотеке «ИЛ» только в одном-двух экземплярах. Наиболее частый случай — несколько читателей выписывают журнал в складчину, так не только в России, но и там, где нам активно ставят препоны, — на Украине, в Закавказье...

РЖ: Со страниц «ИЛ» почти исчезла латиноамериканская литература. На сегодняшний день в области покупки прав это самая большая сложность?

А.З.: Да, в «ИЛ» давно не печатается Маркес, Льоса, Фуэнтес — мы открыли этих авторов русскому читателю; несмотря на общий упадок латиноамериканской литературы, там есть, что печатать. Авторские права на всю наиболее заметную латиноамериканскую литературу принадлежат одному агентству в Барселоне, которое запрашивает очень большие суммы. Когда мы обращаемся непосредственно к авторам, они согласны отдать нам книгу бесплатно, так как дорожат русским рынком, но они не свободны — все права у агентства. С испанцами проще: нам помогает испанское посольство, сейчас там очень сильная литература, и мы хотим посвятить ей целый номер. У меня на столе последняя книга Апдайка, но вряд ли мы что-то из нее опубликуем — он довольно дорогой автор, да еще с агентом трудно.

В этом плане наименьшие сложности с Францией — французская сторона либо сама оплачивает права, либо не много за них запрашивает. Просто с Павичем: мировые права он не продал, только на Европу, к тому же он так нам благодарен — все его книги прошли через журнал. Не бывает проблем с Кундерой, — если удается выйти на него непосредственно, что бывает редко.

РЖ: Насколько я помню, в «ИЛ» достаточно давно опубликовали стихи немецкого поэта, философа, эссеиста Энценсбергера. Не знаете, по чьей инициативе?

А.З.: Не знаю, знаю только, что с ним было трудно: по советским понятиям, Энценсбергер — слишком левый, кастрист, одно время жил на Кубе. У него были тесные русские контакты: его женой была младшая дочь Маргариты Алигер. Его нельзя было игнорировать, хотя мне трудно представить, кому нравятся его стихи, но, наверное, есть и такие. Энценсбергер, Сангуинетти и еще некоторые — тогдашний левый поэтический авангард, о котором мы и сегодня знаем мало. Как и вообще об авангарде. У нас сюрреализм пропущен, поэтому в 5-м номере мы даем подборку французских сюрреалистов — отступая от правил — на 2 листа.

РЖ: В «ИЛ» вы работаете полтора года. Чем ваш взгляд на литературу отличается от приоритетов предыдущего заместителя главного редактора — Г. Ш. Чхартишвили?

А.З.: Я не думаю, что с моим приходом журнал резко изменился, хотя вполне естественно, что у нас с Григорием Шалвовичем немного разные приоритеты. Прежде журнал часто выпускал литературные гиды, которые, бывало, выстраивались искусственно, материалы под тему подгонялись, теперь их число сократилось. Недавно мы издали гиды, посвященные Кортасару и Селину, они будут выходить и дальше...

С уходом г. Чхартишвили журнал оказался отрезан от Японии и вообще от Востока — он ведь превосходный специалист-востоковед, на мой взгляд, лучший переводчик с японского. В этом плане — сочетая знание западной и восточной ситуации — он больше подходил этой должности. Мы стараемся исправить это положение, но здесь есть и объективные сложности.

Некоторые авторы, которые раньше публиковались в журнале очень часто, теперь издаются реже, некоторые, наоборот, появились.

РЖ: А кто, например, появился?

А.З.: Нужно думать о будущем и вводить молодых авторов, а поскольку я сочетаю эту деятельность с преподаванием в РГГУ, то ищу среди своих студентов тех, кто через 3-4 года составит костяк отдела критики, публицистики, документалистики. Отдел художественной литературы также активно ищет молодых переводчиков. Пока мы держимся на плечах тех, кто занимается переводом 30-40 лет. Так как резко упала переводческая, редакторская культура, уровень литературно-критического мышления, молодых надо приучать к жестким стандартам, которые мы пока выдерживаем. Для них сотрудничество с журналом — хорошая профессиональная школа.

РЖ: За то время, пока вы здесь работаете, каких наиболее ярких авторов напечатал журнал?

А.З.: Роман Кутзее «Бесчестье»; открытый нами скандальный, но очень перспективный Фредерик Бегбедер; Туссен... В 4-м номере выйдет роман Пола Теру о Гонконге — редкий пример значительного произведения на очень злободневную тему.

Мировую литературу у нас печатают многие, но достаточно случайно, у них нет большого издательского опыта. Именно «ИЛ» открыла авторов «Азбуки», «Амфоры»... Конечно, остается наш «золотой» запас — Павич, Кундера, Эко, Барнс, Грасс, Акройд, но мы вводим тех, кому немного за 30, кто заработал на Западе престиж. Мы показываем сегодняшнюю литературу, какую бы она реакцию ни вызывала. Первая публикация Бегбедера в «ИЛ» была встречена недоумением, а следующий его роман «99 франков» — книга серьезная, злободневная.

Остаются лакуны и в ХХ веке. «ИЛ» в свое время начала печатать классику модернизма, продолжает это делать и сегодня: в прошлогоднем 10-м номере мы издали роман Вирджинии Вульф «Волны» — хотя понимаем, что это трудная, совсем не журнальная книга. Мы и дальше собираемся печатать тех, кого у нас либо вообще не знают, либо знают недостаточно — Хаксли, Кестлера.

Еще одно нововведение — рубрика «Литературное наследие», в которой мы публикуем произведения 3-4 прошедших столетий. В советское время классику издавали у нас под определенным углом, в итоге остался непочатый край — но на это нужно крупное издательство. На сегодняшний день никто, кроме нас, это не напечатает, поэтому мы взялись за это дело. Новые издательства работают только со свежим материалом, если только это не что-то скандальное, типа маркиза де Сада. Например, издательство «АСТ», не располагая ни издательской, ни редакторской, ни авторской культурой, при поддержке Фонда Сороса собирается издать новую «Библиотеку всемирной литературы» вместо 200-томной, но там будут уже известные нам авторы — Драйзер, Лондон, — они не ставят задачи заполнять лакуны...

РЖ: С какими самыми интересными авторами ассоциируется «ИЛ»? Журнал первый напечатал Кафку, Фолкнера, Маркеса, Павича...

А.З.: С очень многими: Эко, Грин, Фриш, Грасс, Белль, Дюрренматт... В 70-е — начале 80-х было практически невозможно ничего напечатать, это было плохое время для журнала, поэтому на какое-то время инициативу перехватил «Новый мир». Картина ХХ в., представленная «ИЛ», полная на 80%. Например, в первом номере за 1955 г., помимо дежурного югославского романа и гэдээровской повести, напечатали в то время совершенно неизвестного у нас Сартра — на этом настоял Илья Эренбург, который входил в редколлегию. В 3-м номере вышла повесть Хемингуэя «Старик и море».

Я связан с журналом более 30 лет и знаю, каких усилий стоила каждая публикация. Такого авторитета, как у «ИЛ», особенно после катастрофы редакции Твардовского, у других журналов не было. Мы дорожим своей репутацией — и поэтому не будем раскручивать мыльные пузыри вроде Мураками...

РЖ: Существует мнение, что «ИЛ» переводит бестселлеры, не задумываясь о том, кто их будет читать?

А.З.: Это не так, мы хорошо знаем читателя, далеко не все бестселлеры находят понимание — именно потому, что наш читатель не примет дутого автора.

РЖ: Например, кого бы вы никогда не напечатали? Вы упомянули Мураками, кого еще?..

А.З.: Гришема, Дэниэл Стил... Один раз, до меня, была пиковая ситуация, нечего было печатать — и издали Каванну. Первый раз за всю историю журнала опубликовали то, что пришло «самотеком»... В этом году мы напечатаем супер-бестселлер Грасса, но это Грасс!.. На прошлогоднюю публикацию «Аптекарши» Ингрид Нолль были разные отзывы — я бы на это не пошел, если бы не моральные обязательства перед переводчиком, это была посмертная публикация... Этот роман мы напечатали, скорее, по социологическим обстоятельствам — домохозяйка написала книгу, ставшую бестселлером. В анкете в графе «наименее удачная публикация» большинство читателей отметили именно этот роман.

Наша установка — хорошая литература, пусть даже авторы не с очень громкими именами. Мы печатаем все сильное, значительное, набирающее престиж, то, что обсуждают, что репрезентативно для данной литературы. В журнале все решается так: если после споров мы признаем, что данное произведение — факт литературы, то печатаем эту книгу. Если бы я работал в русском журнале, занимающемся современной литературой (несмотря на то, что она мне довольно чужда), я бы не мог игнорировать Пелевина, хотя его творчество мне не симпатично.

РЖ: В. Л. Топоров в интервью на тему перевода высказал такую мысль: «Сейчас у продвинутой читающей молодежи установка на плохой перевод, сквозь неуклюжий перевод она хочет увидеть оригинальное авторское решение, домыслить, превратить книгу в интерактивное чтение. Этой аудитории неинтересно получать готовую переводческую версию, сквозь которую не пробиться к автору. Эту задачу плохие переводчики выполняют невольно, а хорошие с ней борются».

А.З.: Виктор Леонидович говорит такие вещи, чтобы оправдать свой уход из перевода. Он подавал большие надежды, а то, что он делает в поэтическом переводе сейчас, я воздержусь комментировать. Недавно его издательство «Лимбус-пресс» выпустило роман Филиппа Рота «Случай портного», причем перевод анонсируется как «блистательный» — а это откровенная матерщина, подзаборная лексика...

Я убежден в том, что никакой установки на плохой перевод нет. Тут смешивают два понятия: перевод как вид литературы и как средство добывания денег. Некоторые богатые издательства платят большие гонорары переводчикам за скорость, поэтому сейчас 80-90% зарубежных текстов переводят те, кто не имеет на это ни морального, ни профессионального права. Престиж профессии переводчика резко упал, редакторы исчезли. Мы сохранили профессиональных редакторов — хотя их мало, всего 8 человек. В крупных издательствах нет редакторов, а те, кто есть, просто занимают место и не знают, что это такое. Моя жена недавно прочитала детектив какой-то раскрученный дамы, выпущенный «ЭКСМО», в котором Гончарова упорно называют Иван Андреевич. Если сейчас институт редактуры был бы на высоком уровне, плохие переводы не печатали бы и Топоров не говорил бы подобных вещей — не было бы повода...

РЖ: Многие поэты и прозаики на русский переведены неадекватно. Кто из важнейших авторов, по-вашему, «пострадал»?

А.З.: Филипп Рот, Гари (за исключением «Обещания на рассвете")... Гари — достаточно крупная фигура, а переводы его произведений, которые издает «Амфора», за пределами допустимого...

Что касается поэзии, здесь вообще странная ситуация. Есть высокие образцы — скажем, после переводов Одена, сделанных Бродским, человек, трезво себя оценивающий, должен переводить его как-то иначе, но это не мешает тому же Виктору Леонидовичу выпускать целую книгу своих переводов из Одена, которые к этому автору имеют очень далекое отношение. Глеб Шульпяков, молодой напористый человек из «Независимой газеты», издает то, что он называет переводами из Одена и что вообще смеху подобно...

Сейчас все критерии сдвинуты — в советские времена была блестящая плеяда поэтов-переводчиков, теперь некоторые из них ушли из перевода, как Грушко, Эппель... Пока итальянцев переводит Солонович, но за ним никого... кстати, его переводы Монтале замечательны, несмотря на работы Бродского. Сейчас перевод западной современной поэзии — за редким исключением — полуфабрикат.

РЖ: Наверное, это еще связано с тем, что у нас нет традиции верлибра: в советское время были прекрасные переводчики-верлибристы, но не было поэтов-верлибристов.

А.З.: Да, например, первоклассный переводчик-верлибрист, уважаемый мной поэт Владимир Британишский практически ушел из перевода, ему за 70. В поэтическом разделе журнала этого года мы напечатали давний перевод Ружевича, сделанный Эппелем, сейчас выйдут работы Гелескула, Солоновича.